На диване своем искала я себя и не нашла...Любовь начинается, когда женщина говорит: «Изнемогаю я, возлюбленный мой, приди ко мне, на мой раскладной диван, лобзай меня лобзанием уст твоих и не покидай моего ложа!» А семья начинается, когда женщина, грозная, как полки со знаменами, говорит: «Хватит тебе валяться на этом диване, беги, подобно серне, потрудись, принеси мне тысячу сребреников, укрась жилище мое и лежбище наше, столпцы его сделай из серебра, локотники его из золота, седалище его из пурпуровой ткани!» Так спускаются возлюбленные с райских высот неимущего богемного существования и обрекают себя на хлопоты и стяжательство, на приобретение не только потребного, но и избыточного.
Юность моя в граде Иерусалиме прошла в райском ничегонеделании на диване. Диван тот достался мне и ушел от меня неправедными путями. Пора поведать это родовое предание, полное библейского смысла.
Что делает отец большого иерусалимского семейства, когда Господь наконец-то благословляет его сионистскую издательскую деятельность на благо диаспоры покровительством американских спонсоров? С размахом царя Соломона, построившего Храм, приобрел мой отец для моего младшего брата раскладной шедевр мебельной промышленности. Не для самого младшего из моих младших братьев, имя которому Йонатан, и не для самого старшего из них, коего нарекли Давид, а для среднего из моих братьев, которому дано было имя Том от рождения его.
В общей же сложности оказался папа-патриарх благословен пятью детищами. Но как благословен? Не совсем благословен. Скорее, проклят. Проклят отцом своим, дедушкой моим, еще в юности дней своих. Когда стал непокорный отрок слишком дерзким и неподатливым для традиционных, действенных способов отеческого внушения, возопил мой дед в педагогическом бессилии:
— Я тебе, Фелька, гад, паразит, зла в жизни не желаю! — И услышав такое, удивленный Господь прислушался. — Я тебе только желаю, чтобы у тебя было пятеро таких, как ты, фарнбренд золст ду верн!
Крепко, как любовь и смерть, отцовское слово, нет в мире ничего крепче него.
Пророчество осуществилось словно в притче о Валааме: в точности, но обернувшись при этом благословением вместо проклятия, — народил наш родитель пятерых отпрысков. Жестоковыйный, пытался он бороться с судьбой единственным оставшимся способом — завести шестого. Но раз было сказано — «пятеро», то, как в романе «Пятеро» великого деятеля сионизма Жаботинского, пятеро нас и есть.
Естественно, краткого пребывания в шатрах благополучия не могло хватить на это многочисленное, как песок земной, потомство. Хуже того, вскорости дела семейного бизнеса пошли таким образом, что средний из моих младших братьев Том, прекрасный молодой хозяин дивана, без вещих снов догадался, что в недалеком будущем фараон опишет в счет патриарших долгов и его, отроково, скромное достояние. Предупреждая грядущие семь тощих годов, рачительный Том приволок свое имущество — диван и коллекцию марок — ко мне, старшей своей сестре, полагая, что отдельно живущая дочь за долговые всходы на ниве отцовского просветительства не ответчик. Он страшно ошибался: по папиной просьбе я уже успела подписать что-то ужасное и непоправимое в отделе банковских ссуд. Однако столкнувшись с невыносимым соблазном удобного, мягкого, раскладного дивана, не стала открывать глаза предпоследнему отпрыску отцовских чресл на хитросплетения взаимовыручки семейного подряда.
Нерадивым сторожем стала я имуществу брата моего.
На благодатной почве этого преступления ожидаемо взошел густой лес дальнейших моих пороков. Среди них благопристойно перечислить лишь лень, запойное чтение и, как вы узнаете, если дочитаете эту притчу до конца, готовность последовать примеру праотца моего Иакова, хитростью добывшего первородство: воспользоваться доверчивостью брата и безотказностью отца.
В свое оправдание замечу, что спанье на жесткой земле отрока только закалило: брат мой Том вырос и стал человеком, весьма искусным в мотокроссе, чемпионом Страны Израиля пред очами Господа и прочих восхищенных зрителей.
Но вернемся, возлюбленные читатели мои, ко мне на диван, доставшийся мне обманом и коварством! Ибо чудны там дела мои! Все надобное мне находила я на расстоянии протянутой руки от излюбленного лежбища. Фиги и вино вкушала я, скинув хитон, и сотов с медом, нард и шафран, аир и корицу вкушала прямо на одеяле. Богатство мое состояло из груд книг, в ногах дивана стоял телевизор, под диваном стоял телефон. Ибо все, что ныне висит уныло иль скорбно лежит, в те библейские времена еще стояло нерушимо, как Башня Вавилонская. С ложа своей неги сходила я лишь в университет, что на Дозорной горе, да бродить по городу Иерусалиму, по улицам и площадям, искать тех, которого полюбит душа моя. Ибо сказано: вокруг одра моего, шестьдесят сильных вокруг него, из сильных Израилевых...
Но не устерегла я виноградника счастья своего, настигла любовь меня, как страж, обходящий город.
Любовь начинается, когда женщина говорит: «Изнемогаю я, возлюбленный мой, приди ко мне, на мой раскладной диван, лобзай меня лобзанием уст твоих и не покидай моего ложа!» А семья начинается, когда женщина, грозная, как полки со знаменами, говорит: «Хватит тебе валяться на этом диване, беги, подобно серне, потрудись, принеси мне тысячу сребреников, укрась жилище мое и лежбище наше, столпцы его сделай из серебра, локотники его из золота, седалище его из пурпуровой ткани!» Так спускаются возлюбленные с райских высот неимущего богемного существования и обрекают себя на хлопоты и стяжательство, на приобретение не только потребного, но и избыточного.
Затевали мы семейную жизнь в убеждении, что мне и тому, кто положил меня на сердце свое, никогда ничего не понадобится, помимо вожделенного дивана, а потом вылезли из него, как тесто из квашни, и распространились, как диаспора народа моего, на приусадебный участок с возведенным на ней домом, кровли которого — кедры, потолки — кипарисы, а чертоги убраны, о горе мне! не кем иным, как мной, дщерью Иерусалимской.
Это изгнание из Эдема неги и безделья настигло нас в тот недобрый день, когда поддалась я искусу и продала за несколько проклятых сребреников душеспасительный, прекрасный, благословенный ленью и свободой диван моего брата собственному своему папе, не признавшему однажды уже купленное им сокровище, как не признали сыны Иакова прекрасного сына Рахили, проданного ими в Египет.
И, как полагается, в наказание обрек Господь возлюбленного моего на скорбь труда в поте лица его, а меня — на тяжкие муки забот о потомстве и быте. Не удерживаемые более соблазнами мягкого, призывающего к отдохновению дивана, мы стали непоседливы и суетливы, мы покинули Землю, текущую молоком и медом, и по сей день пребываем в странствиях.
Но сердце мое, сердце мое, оно и поныне на Востоке.Мария Амор
@темы:
Тварьчество,
Веселости
-
-
04.12.2013 в 09:03